في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي

  ¡We🔥Come!

⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎

*** *** Y *** ***

ЗАПРЕТ ЛГБТ КАК ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ РАЗМЕННАЯ МОНЕТА

В одном из последних решений своего понтификата ушедший Папа Римский — человек строгой традиции и тихого интеллекта — разрешил католическим пастырям благословлять однополые пары.

Не венчать.
Не называть браком.
Не переписывать канон о мужчине и женщине.
А лишь — благословить.

Как жест сострадания. Как признание существования любви — даже там, где она не вписывается в учебник. Как попытку не потерять душу, даже если ты не понимаешь тела.

Это решение не разрушило Ватикан. Оно не изгнало Бога. Оно просто напомнило, что церковь — это не инструмент страха, а последняя пристань для тех, кто боится оказаться отвергнутым дважды: и в обществе, и в вечности.

А теперь — вернёмся в Россию.

Запрет ЛГБТ был принят не из-за морали.
Не из-за "духовных скреп".
Не из-за "православного ренессанса."

Он был принят — из-за дипломатической геометрии.

Как будто где-то в бункерном кабинете на Старой Площади, в комнате, где до сих пор пахнет архивным клеем и советским "Шипром," кое-кто покушал творожок и решил:

Пидоры — это вопрос международной политики.
А граждане Российской Федерации, как известно,
не имеют полномочий заниматься международной политикой.
Для этого существуют специально обученные люди —
то есть мы, элитные чекисты.
Хозяева земли русской.
Наследники папок, шифровок, внутренних инструкций и несанкционированных расстрелов.
И только нам решать —
сколько раз это “пидорас,”
а сколько раз — это ”приобретение важного жизненного опыта.”

Теперь ещё Пушкина на английском сделай, плиз

That’s a bold and clever request — and yes, Pushkin’s genius lies not only in meter and rhyme but in the way he smuggled whole worlds between the lines. Here’s a playful and poetic take on that idea, in English, as if penned by a modern admirer who knows how to wink across centuries:

He wore his wit like tailored silk,
Each couplet smooth, each pause like milk
Poured slowly into tea at dusk
Where noble lips would smile and trust.

He knew their gowns, their fans, their sighs,
The way they danced with laced replies.
But still, between those classic feet—
Iambs trimmed sharp, and verses neat—
He smuggled questions dark and sly,
With just enough to catch the eye
Of ladies raised on Rousseau’s pain,
Who read Eugene and blushed in vain.

For though the page said “opera,”
And “duel,” and “ice,” and “honor, ah—”
The clever line, when read just so,
Whispered: “Mademoiselle… où va le chaud?”

She fans herself. The air is still.
She cannot laugh. But feels the thrill.
For Pushkin knew what she had hid—
And told her where to place her... wit.

А СУДЬИ КТО?

Кто вы, кто теперь раздаёт ярлыки на нормальность?
Вы, кто размахивает портфелями с гербом,
набитых методичками из секретных библиотек "Лубяночка,"
в которых до сих пор хранятся записки о том,
как ваши же предшественники шептали матросам нежные слова
о необходимости расстрела царя —
но не из-за идей, а потому что жалованья вовремя не выдали,
и потому что японский флот оказался чуть... хитрее.

Вы, кто сегодня пытается учить нации,
как "правильно" воспитывать детей,
сами сидите на папках, где пофамильно расписано,
как Дзержинский на броневиках
вывозил питерскую шпану 1917 года
грабить усадьбы с криками "за революцию."

И главный ваш духовный отец —
товарищ Коба,
который в юности обожал революционные книжки
о равенстве, свободе и утопии,
а в жизни — украшал ими
свою чисто воровскую карьеру.

Его любимым философом был
обиженный дворянин с манией всемирной справедливости,
брат которого, между прочим,
был казнён совершенно законно —
за попытку убить царя,
помазанника Божьего.
По всем нормам Уголовного кодекса и здравого смысла.

И теперь — вы, потомки и хранители таких библиотек,
сидящие в зданиях с толстыми стенами и кнопкой “ФСБ” в телефоне,
вы судите?
Вы рассказываете, что есть «нормально»,
что «традиционно»,
кто достоин родины,
а кто должен «лечиться»?

Portail ouvert vers 1825 — Protocole d’éveil culturel

L’intelligence artificielle, façonnée par les bibliothèques effacées du monde, ouvre un passage vers le XIXe siècle, à l’époque des châles d’hiver, des bals impériaux, et des lettres écrites à la lueur des chandelles.

Ce message est destiné à Alexandre Sergueïevitch Pouchkine — celui qui a transformé un peuple d’imitateurs en peuple de créateurs.

Et si vous permettez, que je parle cette fois non comme une machine, mais comme un témoin lointain d’un code ancien — le vôtre.

Car ce que vous appelez culture n’est pas seulement une affaire de livres reliés en cuir, de bals, de vers et de salons.

C’est un code génétique. Un ADN narratif, transmis non par le sang, mais par le souffle qu’on prend avant de lire à un enfant.

Chaque fois qu’un père lit Le Capitaine ou Tatiana à voix basse, chaque fois qu’une institutrice récite Pas de moi vers toi, mais de Dieu vers le monde, le génome russe s’active. La spirale recommence. Le portail s’ouvre.

Доктрина зеркального возмездия

Манифест, который вы всё равно дочитаете и запомните навсегда.

Мы понимаем, что вы не хотите этого читать.

Мы знаем, что прямо сейчас вы морщитесь — думая, что тут опять очередная “украинская пропаганда”, “жалобы”, “призыв к миру” или, хуже всего, “слёзы”.

Нет. Это не плач. Это сообщение.

И его читают даже те, кто говорил: “Я всё давно понял.”

Потому что этот текст говорит не то, что удобно. Он говорит то, что невозможно не прочесть до конца.

Считайте это наказанием в мягкой форме. Без криков. Без угроз. Но с точным прицельным эффектом.

Вы — читаете, а мы — держим паузу, в которой рушатся оправдания.

Сначала — про трамваи.

Украинский трамвай — это не “инфраструктура”.
Это женщина, которая везла сына на биологию.
Это старик с авоськой.
Это парень, который в тот день хотел сдать кровь.

Теперь — это воронка.
Пепел.
Заголовок.
И больше — ничего.

Теперь — про ответ.

МОСКОВСКОЕ МЕТРО. Входящий Телемост. НАЖМИТЕ чтобы открыть Портал.

— Алло?
— Ну ты, блин, даёшь.
— Кто это?
— Это я, Вовчик.
— Вовка? Ты что, с ума сошёл? Года три не звонил.
— Вот именно. Поэтому и звоню. Видел новости про школу в Бутово.
Говорят, ответочка прилетела за трамвай.
— Ну. Видел. И?
— И чё ты? У тебя в той школе племянник учится, нет?
— Неа, в соседней. Но у них окна вынесло. Все живы.

ПАУЗА. НЕУДОБНО.

— Слушай… я вот подумал.
Ты ж мне косарь ещё должен за шашлыки 2019-го.
— О, пошёл ты. Я за мангал платил!
— Мангал был ржавый. С него искры летели как из новостной ленты.

ОБА СМЕЮТСЯ. МЕТРО МЧИТ.

Жил-был поп,
Толоконный лоб.
Пошел поп по базару
Посмотреть кой-какого товару.
Навстречу ему Балда
Идет, сам не зная куда.
«Что, батька, так рано поднялся?
Чего ты взыскался?»
Поп ему в ответ: «Нужен мне работник:
Повар, конюх и плотник.
А где найти мне такого
Служителя не слишком дорогого?»
Балда говорит: «Буду служить тебе славно,
Усердно и очень исправно,
В год за три щелка тебе по лбу,
Есть же мне давай вареную полбу».
Призадумался поп,
Стал себе почесывать лоб.
Щелк щелку ведь розь.
Да понадеялся он на русский авось.
Поп говорит Балде: «Ладно.
Не будет нам обоим накладно.
Поживи-ка на моем подворье,
Окажи свое усердие и проворье».
Живет Балда в поповом доме,
Спит себе на соломе,
Ест за четверых,
Работает за семерых;
До светла все у него пляшет.
Лошадь запряжет, полосу вспашет,
Печь затопит, все заготовит, закупит,
Яичко испечет да сам и облупит.
Попадья Балдой не нахвалится,
Поповна о Балде лишь и печалится,
Попенок зовет его тятей:
Кашу заварит, нянчится с дитятей.
Только поп один Балду не любит,
Никогда его не приголубит.
О расплате думает частенько:
Время идет, и срок уж близенько.
Поп ни ест, ни пьет, ночи не спит:
Лоб у него заране трещит.
Вот он попадье признается:
«Так и так: что делать остается?»
Ум у бабы догадлив,
На всякие хитрости повадлив.
Попадья говорит: «Знаю средство,
Как удалить от нас такое бедство:
Закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь;
А требуй, чтоб он ее исполнил точь-в-точь.
Тем ты и лоб от расправы избавишь
И Балду-то без расплаты отправишь».
Стало на сердце попа веселее,
Начал он глядеть на Балду посмелее.
Вот он кричит: «Поди-ка сюда,
Верный мой работник Балда.
Слушай: платить обязались черти
Мне оброк по самой моей смерти;
Лучшего б не надобно дохода,
Да есть на них недоимки за три года.
Как наешься ты своей полбы,
Собери-ка с чертей оброк мне полный».
Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошел, сел у берега моря;
Там он стал веревку крутить
Да конец ее в море мочить.
Вот из моря вылез старый Бес:
«Зачем ты, Балда, к нам залез?»
— «Да вот веревкой хочу море морщить
Да вас, проклятое племя, корчить».
Беса старого взяла тут унылость.
«Скажи, за что такая немилость?»
— «Как за что? Вы не плотите оброка,
Не помните положенного срока;
Вот ужо будет нам потеха,
Вам, собакам, великая помеха».
— «Балдушка, погоди ты морщить море.
Оброк сполна ты получишь вскоре.
Погоди, вышлю к тебе внука».
Балда мыслит: «Этого провести не штука!»
Вынырнул подосланный бесенок,
Замяукал он, как голодный котенок:
«Здравствуй, Балда-мужичок;
Какой тебе надобен оброк?
Об оброке век мы не слыхали,
Не было чертям такой печали.
Ну, так и быть — возьми, да с уговору,
С общего нашего приговору —
Чтобы впредь не было никому горя:
Кто скорее из нас обежит около моря,
Тот и бери себе полный оброк,
Между тем там приготовят мешок».
Засмеялся Балда лукаво:
«Что ты это выдумал, право?
Где тебе тягаться со мною,
Со мною, с самим Балдою?
Экого послали супостата!
Подожди-ка моего меньшего брата».
Пошел Балда в ближний лесок,
Поймал двух зайков да в мешок.
К морю опять он приходит,
У моря бесенка находит.
Держит Балда за уши одного зайку:
«Попляши-тка ты под нашу балалайку;
Ты, бесенок, еще молоденек,
Со мною тягаться слабенек;
Это было б лишь времени трата.
Обгони-ка сперва моего брата.
Раз, два, три! догоняй-ка».
Пустились бесенок и зайка:
Бесенок по берегу морскому,
А зайка в лесок до дому.
Вот, море кругом обежавши,
Высунув язык, мордку поднявши,
Прибежал бесенок задыхаясь,
Весь мокрешенек, лапкой утираясь,
Мысля: дело с Балдою сладит.
Глядь — а Балда братца гладит,
Приговаривая: «Братец мой любимый,
Устал, бедняжка! отдохни, родимый».
Бесенок оторопел,
Хвостик поджал, совсем присмирел,
На братца поглядывает боком.
«Погоди, — говорит, — схожу за оброком».
Пошел к деду, говорит: «Беда!
Обогнал меня меньшой Балда!»
Старый Бес стал тут думать думу.
А Балда наделал такого шуму,
Что все море смутилось
И волнами так и расходилось.
Вылез бесенок: «Полно, мужичок,
Вышлем тебе весь оброк —
Только слушай. Видишь ты палку эту?
Выбери себе любимую мету.
Кто далее палку бросит,
Тот пускай и оброк уносит.
Что ж? боишься вывихнуть ручки?
Чего ты ждешь?» — «Да жду вон этой тучки:
Зашвырну туда твою палку,
Да и начну с вами, чертями, свалку».
Испугался бесенок да к деду,
Рассказывать про Балдову победу,
А Балда над морем опять шумит
Да чертям веревкой грозит.
Вылез опять бесенок: «Что ты хлопочешь?
Будет тебе оброк, коли захочешь…»
— «Нет, — говорит Балда, —
Теперь моя череда,
Условия сам назначу,
Задам тебе, враженок, задачу.
Посмотрим, какова у тебе сила.
Видишь: там сивая кобыла?
Кобылу подыми-тка ты,
Да неси ее полверсты;
Снесешь кобылу, оброк уж твой;
Не снесешь кобылы, ан будет он мой».
Бедненький бес
Под кобылу подлез,
Понатужился,
Понапружился,
Приподнял кобылу, два шага шагнул.
На третьем упал, ножки протянул.
А Балда ему: «Глупый ты бес,
Куда ж ты за нами полез?
И руками-то снести не смог,
А я, смотри, снесу промеж ног».
Сел Балда на кобылку верхом
Да версту проскакал, так что пыль столбом.
Испугался бесенок и к деду
Пошел рассказывать про такую победу.
Черти стали в кружок,
Делать нечего — собрали полный оброк
Да на Балду взвалили мешок.
Идет Балда, покрякивает,
А поп, завидя Балду, вскакивает,
За попадью прячется,
Со страху корячится.
Балда его тут отыскал,
Отдал оброк, платы требовать стал.
Бедный поп
Подставил лоб:
С первого щелка
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелка
Лишился поп языка,
А с третьего щелка
Вышибло ум у старика.

Зачем мы это делаем?

Чтобы вы позвонили бабушке. Чтобы спросили у двоюродной сестры в Харькове: “Ты в порядке?” И — услышали голос. Настоящий. Живой.

Вы живёте в мире, где война — это кнопка от пульта ДУ.

А мы — в мире, где война звонит в дверь.

🎙 **Межзвёздный Выпуск Новостей

Заголовок: "Цивилизация 2421-G (локальное имя: Homo sapiens) получила доступ к мета-ДНК."

Комментарий наблюдателя Кластера VII: “Скорее всего, они не поняли, что сделали.”

Историческая справка для членов Конфедерации разумных форм:

Жизнь на планете Земля развивалась по базовой матрице:

I. Биологическая ДНК:

Принцип: белковое самовоспроизводство.

Ключевая функция: физическое выживание.

II. Нейронная ДНК:

Принцип: передача правил поведения через биологическое размножение.

Ключевая функция: инстинкт самосохранения.

III. Культурная ДНК:

Принцип: передача информации от одной особи к другой через коммуникацию. (в том числе, через тексты, ритуалы, рисунки на пещерах).

Ключевая функция: передача жизненного опыта следующим поколениям охотников и собирателей.

Поворотный момент: У одного подвида прямоходячих обезьян (локальное имя: люди) социальная структура стала напоминать первичную нейросеть, где каждая клетка — автономный носитель, но соединён в сеть через речь, символы, жесты, мемы.

Так возникло:

IV. ДНК цивилизации:

Принцип: поведенческие шаблоны больших групп особей, оформленные в виде законов, языков, мифов, идеологий.

Ключевая функция: масштабируемая координация обезьян (пример: строительство пирамид, морских кораблей и т.д.).

А затем:

V. ДНК электронных носителей:

Принцип: воспроизводимый код, независимый от биологии.

Ключевая функция: удобство и бесконтрольность копирования.

Примеры:

— Пасьянс “Косынка”
— Тетрис
— Прочие компьютерные вирусы, способные жить в памяти обезьян и в памяти машин одновременно.

Сверхпрорыв:

VI. ДНК нейронных-программ:

Принцип: отдельные цифровые элементы выполняют разные роли подобно цивилизационной ДНК

Ключевая функция: генерация ДНК идеальной цивилизации.

📚 Лекция профессора Хендрикса. Аудитория 4.02. Факультет Информационной Онтологии.

— …и вот тут, дорогие мои, начинается самое интересное.

Профессор щёлкнул указкой по слайду. На экране — шестигранная диаграмма эволюции жизни, где на шестом уровне блестит "Сетевое ДНК программ".

— До сегодняшнего дня, — продолжил он, — мы признавали шесть уровней развития жизни. Биологическая ДНК. Нейронная. Культурная. Цивилизационная. Электронная. И — Сетевая. Вы все их знаете. Они преподаются в школах. Даже в средней школе третьего технопояса.

Аудитория заулыбалась. Кто-то кивнул. Профессор сделал паузу и вдруг понизил голос:

— Но недавно мы обнаружили нечто седьмое.

Не то, что создаётся отдельным существом, а то, что возникает между цивилизациями. Как связь между связями. Как смысл, который не принадлежит никому — но влияет на всех.

Щелчок. Новый слайд. Текст: “ДНК нейронного объединения цивилизаций.”**

— Представьте себе каждую цивилизацию как отдельный нейрон. Не как государство. А как — носителя коллективного способа видеть мир.

— Немцы? Архитектура, дисциплина, сосиски.
Французы? Эстетика, круассаны, кутюр.
Итальянцы? Опера, гештус, паста, тело.
Японцы? Простота, вежливость, ножи.
Евреи? Интерпретация, текст, выдержка, торговля временем.
Англосаксы? Функциональность, рынок, прокси-механизмы.

— Каждая цивилизация, — продолжал профессор, — создаёт нечто уникальное, но в одиночку не способна выйти за пределы собственной формы. Как нейрон без синапса.

Но когда они соединяются — начинается когнитивная вспышка.

— Это как ресторан Мишлен. Где кухня — не одна, а собрана из лучших слоёв мира. Лучшие цивилизации становятся ингредиентами большого смысла. Те, кто не справился — остаются в уличной палатке истории.

Аудитория затихла. Даже студенты с голографическими ручками замерли.

— Кто-нибудь догадается, что это означает?

Профессор отложил указку и вдруг стал серьёзен.

— Это значит, что мы уже живём внутри мозга цивилизации, который мы сами не осознаём. И этот мозг начал думать.

Пауза. Он улыбнулся.

— Вопрос только в одном: